Светлана Нечитайло
Болезнь знания: Эдип, Гамлет и Фауст в перспективе психоанализа
Разбираемся, что общего между великой троицей больных знанием – Эдипом, Гамлетом и Фаустом?
Трагическая мысль Софокла представляет собой квинтэссенцию того, что в ХХ веке получило название болезнь знания. Эдип не стал бы героем психоаналитической революции, не воплощай он собой это тождество абсолютного знания и слепоты. Это проявляется в сцене допроса киферонского пастуха, когда Эдип с отчаянным упорством приказывает продолжать говорить старику, угрожая последнему пытками, если он не скажет всей правды, вместо того, чтобы воспользоваться советом Иокасты и остановиться («Коль жизнь тебе мила, оставь расспросы!»).
Яд страшного знания уже начал действовать, но Эдип уверенно идет навстречу судьбе в своей готовности испить эту чашу до дна – узнать кто он. Это гибельное желание узнать тайну своего происхождения становится его страстью. Зигмунд Фрейд пишет об этом в «Толковании сновидений», где впервые сведена воедино великая троица больных знанием: Эдип, Гамлет и Фауст. Он изобретает психоанализ в той точке, где болезнь приобретает характер мысли, а мысль – характер болезни.
Но психоанализ так и остался бы теорией, одной из многих, не придай Фрейд своему детищу силу мифа, мифа, который он создал в «Тотем и табу». За основу книги взята теория Дарвина о такой форме человеческого общежития как «циклопическая семья», которую можно наблюдать также у приматов. В такой стае есть один самец и множество самок с детенышами; молодые самцы изгонялись из семьи после достижения зрелости и только после убийства вождя могли занять его место.
Сыновья ненавидели отца, узурпировавшего право на наслаждение, и одновременно уважали его из-за его силы и могущества, желая идентифицироваться с ним. На основании анализа ритуальных трапез и торжественного убийства тотемного животного, Фрейд пришел к выводу, что в какой-то момент братья восстали против отца орды, убили его и съели; но после утоления ненависти раскаялись и запретили себе все, что запрещал когда-то вождь. Так возник запрет на инцест.
Фрейд придал психоанализу силу мифа, созданного им в работе “Тотем и табу”.
Отец, которого убивает Эдип, это классический отец орды, выведенный в «Тотем и табу». Этот мертвый отец оставляет после себя хорошее наследство – закон, который, собственно, и есть результат прохождения «Эдипова комплекса» по Фрейду. Ребенок соглашается с кастрацией, с невозможностью претендовать на мать, а взамен получает некое обещание, что в будущем у него будет своя женщина – «законная», и свое наслаждение – «в рамках закона».
Если что-то идет не так, закон отца становится ориентиром и выходом: убийство можно искупить изгнанием, инцест – выколотыми глазами. Да, это тяжкий грех, но с ним можно жить, что и демонстрирует нам Эдип, многие годы скитаясь по дорогам Греции и даже проклиная собственных сыновей за то, что они не исполняют сыновьего долга.
Гамлет: токсический отец
Совсем другой отец достается в наследство Гамлету. Призрак рассказывает принцу очень странную историю о том, как его отравил родной брат, влив яд в ухо, пока он спал. Но по сути, пьеса о том, что яд попал в ухо Гамлету. Этот отец токсичен, он завещает своему сыну не закон, а собственные грехи, беззаконие: он завещает ему убийство Клавдия.
Так что сыновий долг Гамлета заключается в том, чтобы эти грехи оплатить. Но именно это требование оказалось невозможным, ведь убить Клавдия для Гамлета – все равно, что нанести удар по самому себе, в сердцевину своей психической структуры, поскольку, убив отца Гамлета, Клавдий совершил то, чего маленький Гамлет бессознательно желал. «Если в «Эдипе», – пишет Фрейд, – лежащее в его основе желание ребенка всплывает наружу и осуществляется, точно в сновидении, то в Гамлете оно остается вытесненным, и мы узнаем о нем лишь вследствие исходящих от него задержек. Гамлет способен на все, только не на месть человеку, который устранил его отца и занял его место у матери, человеку, воплотившему для него осуществление его вытесненных детских желаний».
На протяжении всей пьесы Гамлет постоянно медлит и лишь в самом конце, будучи уже смертельно раненным, вновь обретает способность действовать и совершает то, что завещал отец. Если прежде Гамлет не мог убить Клавдия, поскольку он единственный, кто воплощает собой его желание, и поразить его – равносильно как нанести удар самому себе, то пребывая на пороге смерти принц освобождается от этой связи.
Фауст: отказ от знания в пользу наслаждения
Интерес Фрейда к Фаусту принципиально отличен от его интереса к Софоклу и Шекспиру. Фауст – уже состоявшийся ученый, признанный ученым сообществом, но который постоянно как будто испытывает интоксикацию знанием. Он знает, что предмет желания уничтожается по мере овладения им и мечтает преодолеть эту пропасть между знанием и желанием, между миром физическим и духовным.
Эта история заканчивается неоднозначно. Если Эдип, обретая подлинное знание о себе и смысл своего имени («с опухшими ногами»), признает тот факт, что был слеп все эти годы, и в порядке принятия ослепляет себя, то Фауст, уже будучи на пороге смерти и фактически ослепнув, не признает этого и позволяет себе раствориться в иллюзии. Слыша стук лопат лемуров, копающих ему могилу, он принимает эти звуки за воплощение своей мечты и отдает лихорадочные приказы мнимым строителям. Он произносит сокровенные слова и том, что переживает высший миг своей жизни, приветствует «народ свободный на земле свободной», и заканчивает монолог словами: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!».
Таким образом, перед нами два слепца – Эдип и Фауст, но один признал свою слепоту и, следовательно, отцовский закон, в подтверждение чего и ослепил себя в акте самокастрации. А второй слепец в своей попытке преодолеть пропасть между знанием и желанием терпит фиаско. В конечном итоге Фауст отказывается от знания (закона) в пользу наслаждения, чем нарушает максиму лакановского психоанализа, которая звучит как «Не сдавайся в своем желании» (в другой версии перевода – «Не предавай своего желания»).
Если желание Фауста заключалось в том, чтобы построить город, в котором смогут жить свободные люди, то он безусловно его предал, позволив себе поддаться прекрасной, но лживой иллюзии, и в наказании за это черти уносят его в преисподнюю.
