Как ни странно, но вопреки распространенному мнению о том, что из-за засилья мужчин в теории женской сексуальности не уделяли должного внимания, за весь последний век с лишним теоретики как раз почти ничего не сказали о сексуальности мужской. Даже в психоанализе есть серия странных умолчаний, призванных скрыть, что на месте разработанных идей сексуации современного мужчины до сих пор лежат ранние мифы Фрейда и главным образом его учеников о том, что примат генитальности и брак – это конечная точка мужской сексуальной идентификации.

Не будем забывать, что именно психоанализ научил нас отчетливо слышать умолчания. Ну вот вам замечательный пример: Фрейд, Лакан и их последователи активно занимаются вопросом «Чего хочет женщина?», но где же симметричный вопрос о мужчине? Его нет, но почему? Потому что всё ясно? Или скорее якобы ясно, схвачено усредненной понятностью, которая давно уже ничего толком не проясняет? Существующие теоретические оговорки о мужчинах за редким исключением звучат так словно их написали в XIX веке, причем если и мужчины, то явно под диктовку своих мам. Я нисколько не шучу, материнская фигура явно маячит в этой истории, обычно благополучно закрывая все вопросы через регресс мужчины к мальчику-переростку, который находит в женщине некий эрзац мамочки (даже если это со стороны выглядит как счастливый брак с сексуальной жизнью).

Я же исхожу из идеи, согласно которой взрослая сексуальность мужчины – это не конечная точка развития эдиповой сексуальности мальчика (дескать вырос и нашел замену матери, которую когда-то желал). Напротив, мужчина появляется на месте разрыва (буквально инициации, символической смерти); от мальчика он получает некоторый багаж в бессознательном, который можно выстроить по-разному в процессе развития сексуальности и сексуальных идентификаций (продолжающаяся сексуация). Но сама возможность этой продолжающейся сексуации часто оказывается нереализована, поскольку культура молчаливо предполагает, что взрослый мужчина должен заступить на место либо отца (и дело не в воспитании детей, а в поддержке закона, ограничении наслаждения для всех, в т.ч. себя), либо остаться в позиции ребенка (вырос, но не повзрослел). Ирония в том, что в обеих моделях мужчина оказывается рядом с материнской фигурой: либо с «матерью своих детей» (и другими условными матерями и их детьми, коих он защищает), либо с «мамочкой», которая нянчится с великовозрастным инфантилом.

Таким образом нам нужна разработка вопроса о мужчине на манер высказываний Лакан о том, что «мать – это не женщина» и «истеричка не равно женщина». Мужчина не равен целиком отцовской позиции (т.е. позиции носителя Закона), а его сексуальность нельзя отождествить с сексуальностью обсессива. Более того, мне кажется крайне интересным рассмотреть вопрос о том, по каким траекториям развивается и может развиваться сексуальность взрослого мужчины в современном мире, и главным образом на фоне двух важных факторов (все более актуальных в этом вопросе). 

Первый фактор – это активное вторжение дискурса капитализма в сферу сексуальности, причем, не только соцсетей и дейтинговых приложений, но также появление самой манеры рассматривать социальные и сексуальные связи через призму медиа и популярных мнений. Именно этот процесс пересекается и с тем, что Ж.-А. Миллер обозначил как феминизация современного мира.

Второй фактор (еще более значимый и меняющий очень многое) – регулярная психотерапия, которая не позволяет мужчине законсервировать свои представления и симптомы, застрять в стихийно сложившемся сексуальном сценарии. Как минимум в крупных городах России постепенно растет процент мужчин, которые занимаются личной терапией, а не прибегают к психологу эпизодически.

То есть если первый фактор явно влияет на желания, фантазмы и запросы, то второй – на то, как именно влечения и наслаждение будут вписаны в жизнь субъекта. Чтобы разобраться с этим вопросом я решил оттолкнуться от наблюдений и случаев. Свой личный опыт, опыт общения с людьми, а также клинические сведения я обобщил в четыре кейса, в которых ряд деталей заменены (для сохранения конфиденциальности).

Первый случай.

С. – мужчина 49 лет. Около 20 лет вступил в брак, в котором родилось двое детей. Оба супруга находятся в длительной психоаналитической терапии (более 10 лет). Сексуальная жизнь С. удовлетворяла его, хотя свое либидо он оценивал как «среднее или ниже». После 18 лет брака, когда дети стали покидать дом, обнаружил, что работа и интеллектуальное общение его привлекают гораздо больше, чем секс и семья. В ходе своей терапии С. переоценил также значение верности, по его мнению важно идти на зов увлечения, при этом это были увлечения общением, переход к сексуальным отношениям сам никогда не форсировал (но и не отказывался, если его активно соблазняли). Жена сочла, что даже увлечение общением с девушками (С. – публичный интеллектуал, часто вызывающий внимание девушек) – это род неверности, и подала на развод. С. принял развод спокойно, и сейчас живет один, иногда заводя короткие отношения на основе работы или увлечения общением. К вопросу о своей сексуальности относится «философски» (не думает о ней и не ощущает потребности возвращаться к этому вопросу в своем анализе).

Второй случай.

П. – мужчина 36 лет, в разводе. Женился в 27, будучи уверен, что его выбор зрелый и осознанный. В 33 года обнаружил измену жены, после расставания полгода жил один (сильно переживал измену), затем снова сошелся с женой. В это же время пошел в психотерапию, сменив несколько специалистов и подходов. В 35 снова обнаружил измену и подал на развод, еще формально не будучи разведен стал пользоваться приложениями для встреч. П. обладает хорошими внешними данными, активен и оптимистичен в общении, поэтому в течении года он регулярно заводил кратковременные отношения через приложение. Обычно это был секс на одну ночь, отношения на уик-энд или пару-тройку недель (в большинстве случаев это были женщины младше П. на 10 лет и более). В ходе своей личной терапии П. обнаружил род тревоги и вопрос следующего характера: «Сейчас меня все устраивает, есть секс, нет обязательств, но что дальше? Должен ли я привязываться к такой норме или мне стоит однажды начать искать партнершу на оставшуюся жизнь? И если стоит, то с какого возраста?».

Третий случай.

Ч. – мужчина 56 лет, в браке больше 30 лет, есть взрослый женатый сын. Женился под воздействием сильных чувств, буквально увел женщину у знакомого (много и настойчиво ухаживал). С появлением сына ощутил сексуальное охлаждение к ней, однако принял осознанное решение остаться в браке, не заводя отношений на стороне. Во время этого кризиса жена пошла в психотерапию, спустя 7 лет из-за проблем с трудоголизмом (под влиянием жены) Ч. также начал общаться с пси-специалистами. Оба работали с несколькими психотерапевтами по 5 лет и более, участвовали в различных групповых семинарах. На фоне ранней менопаузы у жены супруги начали больше говорить о сексуальности, что привело к активизации их совместной сексуальной жизни. В ходе бесед Ч. и его жена стали договариваться о разного рода экспериментах в сексе. Список опробованного довольно большой: сексгаджеты и БДСМ-атрибутика, обмен партнерами с другой парой, секс в публичных местах и секс-вечеринки заграницей, тантра, секс втроем с приглашенной девушкой, секс на камеру и др., также в отношениях стало больше романтики (сюрпризы, секстинг и т.п.). Одни практики Ч. нравились, другие не очень, он говорил об этом жене в обсуждениях, хотя и явно преуменьшая свое недовольство (если видел что жена довольна и если думал, что его недовольство может быть воспринято как невыполнение принятых договоренностей). На данный момент Ч. говорит о том, что убедился в том, что жена для него важнее других женщин, однако, временами жалуется на то, что требований к нему стало больше.

Четвертый случай.

Д. – мужчина 41 год, в браке 7 лет (есть две дочери), оценивает себя как носителя высокого либидо, «сексуально озабоченного». Д. в 1ом классе открывает мастурбацию, начиная с 3 класса увлекается порнографией, имел несколько эпизодов подсматривания за взрослыми (раздевание, секс). В юности успеха у девушек не имел, начиная с 20 лет заводил в основном длительные отношения (по 3-5 лет), в которых при возможности изменял. В 34 года Д. женился на девушке младше его на 9 лет – она спокойная, пассивная в сексе, сосредоточена на доме и детях. Сексуальную жизнь с женой оценивает на 4+, но на фоне развода родителей и серьезной болезни отца (7 лет назад) ощущает какую-то нехватку в жизни и идет в психотерапию. С появлением первого ребенка (5 лет назад) это ощущение усиливается и Д. начинает обращаться к «сексуальным экспериментам», часть из них связана с аутоэротизмом и мастурбацией (гаджеты и средства для самостимуляции), часть с покупкой секса (выбирает девушек, не похожих на жену, имел опыт секса с транс-женщиной). Д. не говорит с женой об этих вещах, при это он не может понять не знает ли она об изменах или только делает вид. В периоды появления стыда задумывается о том, чтобы перевести свои связи на стороне в переписку, но подозревает, что это не сработает («телу тоже нужно»). На своей психотерапии Д. задается вопросом о том, какую функцию выполняет жена, и зачем ему нужен «другой секс».

Очевидно, я не стал использовать истории без психотерапии, в которых мы встречаем два частых сценария: либо жертвенный отказ мужчины от сексуальности (кроме той, что есть в браке), либо классическое расщепление на жену и любовницу/проститутку (часто оно скрывается, но иногда зависимая жена ставится перед фактом). Также подчеркну, что несмотря и в наши дни встречаются формы в духе платонической любви и куртуазной привязанности, а у молодежи даже заметен рост количества отношений «на расстоянии» и/или «без тела». Мне пока неизвестны случаи мужчин-вдовцов в терапии, хотя это было бы ценно для нашего вопроса. 

Что мы видим в этих четырех историях? В выше описанных историях мужчины задаются вопросом о том, какой вариант их более удовлетворяет, что ведет к появлению и этической перспективы (в которой жена/женщина – тоже субъект).

Первое что можно отметить, это изменение позиции к браку, который теперь не мыслится ни как итог, ни как обязательное условие некоторой жизненной успешности/удовлетворенности. Меняется и отношение к верности, особенно на фоне рекламы свободных браков/отношений, идущей из массовой культуры: измена (своя или партнера) во многих случаях воспринимается скорее как личная проблема, а не проблема пары (часто проблема, прекращающая существование пары). В то же время нельзя отрицать, что для этих мужчин (как и многих других, которых я наблюдал) особую важность имеет не только стабильная связь с партнершей, которой можно доверять (в т.ч. в сексе), но и символическое признание связи (регистрация брака).

Мужчины предпочитающие гражданский брак гораздо чаще оказываются в позиции бегства и вытеснения, где собственная сексуальность не мыслится или мыслится довольно подростковым способом (удовольствия никому не вредят, обязательства – лишнее). Официальный брак – это вступление в отношения с Большим Другим, признающим в качестве мужчины и сексуального существа (на мужской стороне, вне зависимости от формы сексуальной жизни в паре). Учитывая, что мужчины довольно часто ищут признания мужественности отнюдь не у женщин, а у других мужчин, и в тоже время общество пронизано подозрением мужских связей в гомосексуальности, брак оказывается удобной формой получить такое признание в символическом (а не в воображаемом). В случаях мы видим, что психотерапия позволяет одним мужчинам трансформировать сексуальную жизнь в браке, другим увидеть в разводе не нарциссический крах, а несходство симптомов. 

Однако психотерапия отнюдь не всегда открывает пространство решений, в т.ч. потому что и сами пси – носители мифов о мужской сексуальности (в т.ч. в форме нормирующих теорий). Мне известны случаи, когда от пси-специалиста (и мужчин, и женщин) мужчина старше 30 лет слышит буквально проповеди следующих типов. Первый вариант: мантра «мужчина должен создать и оберегать семью» и другие пересказы «должен (обществу/по природе)». Ну может и должен, но где его желание и где его либидо? Как будто наличие/отсутствие жен и детей способно отозвать лицензию на мужской пол. Второй, не менее странный вариант – аморальные поучения в духе «настоящий мужик – в душе охотник, он никому ничего не должен, делает что хочет». Я, конечно, понимаю, что некоторая поддерживающая мифология неизбежна, но это уж слишком напоминает едкую реплику Татьяны Толстой об образе мужчины из мужских журналов («до 40 лет он только и делает, что кончает, потом кончается сам»). Случается и третья версия поучительных рацей в стиле «прими свое место в пищевой цепочке, т.е. в негласной сексуальной иерархии». Арбитром в этом ранжировании видимо должен стать закон спроса и предложения, выраженный в тупых показателях социального статуса и алгоритмах приложений для секса. Этот подход не мог не набирать популярность в капитализме, однако, он совсем не учитывает вопрос желания (а представьте, что востребованный аполлон как субъект желает моногамии?).

Второе замечание касается нынешней позиции всех четырех субъектов: может быть за исключением первого, все сохраняют связь желания и неудовлетворенности с сексуальностью – они задают вопросы о своей автономии/зависимости и удовлетворении от сделанных выборов. Я неслучайно это отмечаю, ведь в некоторых обществах мужчин старше 40-50 лет поражает асексуальность (далеко идти не придется, поздний советский период именно таков). Поиск дофамина или глушение желания через алкоголь, незаконный секс на стороне и демонстративное потребление перестают быть безальтернативными способами как-то ориентировать мужскую жизнь после периода молодости.

Трое мужчин из случаев пытаются воспользоваться возможностями предоставляемыми современным обществом с его секс-шопами, медиа и технологиями. И вопреки дискурсам, критикующим капитализм (дескать ничего там, кроме эксплуатации и бесконечной гонки за ненужным, нет), определенное удовлетворение в этом мужчины способны найти. Однако здесь возникают как обсессивные вопросы (о времени, ценности, целесообразности, рисках  и т.п.), так и более общий вопрос о субъективной цене выбранных способов. Так мужчины из 3го и 4го случаев говорят о тревоге, возникающей при мысли о том, что запретное может перестать быть желанным, если его реализовать (правда, первый из них делит эту тревогу в разговоре с партнершей, а второй учится переносить ее в одиночку).

Также отмечу, что во всех случаях есть существенные проблемы с тем, чтобы хоть как-от опереться на своего отца в вопросах сексуальности. Отцы, которые вроде бы проходили опыт брака и семьи, взросления и старения, поиска каких-то сексуальных решений в нашем обществе по большей части молчаливы. В случае С. ни отец, ни мать никогда не говорят/говорили о сексуальности. В третьем случае отец довольно рано исчезает из жизни Ч. Истории П. и Д. схожи тем, что сами не готовы расспрашивать своих отцов «об этом»: первый потому что считает отца неудачником, а второму мешает стыд, ощущение какой-то несерьезности его проблем на фоне дел и проблем отца.

Третье замечание коснется ключевого момента сексуальной связи: вопроса о том, кто тут партнер? Конечно, каждый случай уникален и главным образом потому что уникален формат наслаждения, связи субъекта с ним. И все-таки мне видится так: в поиске удовлетворяющей связки привязанности и сексуальности мужчины из случаев идут как бы по двум линиям. Первая линия (случаи 2 и 3): поиск «доброй матери», то есть фигуры Другого, который угождает и принимает. Таким добрым Другим может быть и слышащая желания/фантазии жена/партнерша, любимая женщина, как-то дающая признание со стороны Другого пола, и, например, дейтинговое приложение (если оно не фрустрирует, а скорее угождает). Вторая линия (случаи 1 и 4): поиск удовлетворения без Другого или посредством какого-то особого Другого. В этом плане и принятие случайности, и эксперименты с телом – это тоже взаимодействие с некоторыми формами Другого (Другой как судьба, мое тело как Другой). Но это формы десубъективизированные, такой Другой уже ничего не хочет и почти ничего не требует, а в самих этих требованиях больше Реального (так есть/так сложилось), чем какого-то намерения (обычно отсылающего к фантазму).

Иными словами, партнерами таких мужчин выступает либо Другой (А), либо неполный/перечеркнутый Другой (Ⱥ). Этот момент стоит вписать в логику движения и окончания анализа, а также сопоставить с психоаналитической теорией любви и сексуальности. Появление у этих мужчин Другого как партнера на самом деле весьма любопытно, ведь для сексуальности мужчины обычно «партнером» выступает объект а. Как заметил кто-то из аналитиков, мужчины – глупцы, оболваненные деталями своего фантазма, и по сути фетишисты (его сексуального партнера определяет объект а, какая-то часть/черта в теле другого). Другой, причем любящий, неполный, – обычно это «партнер» в сексуальности женщин. Женщины преобразуют наслаждение в сексуальное только посредством любви, а любовь невозможна без речи (и Другого как языка). При этом иногда отмечается, что все-таки не все мужчины болваны, ведь некоторые ходят в анализ и что-то узнают о своем фантазме. Узнавая что-то о своем фантазме, одни испытывают облегчение от бремени секса, другие открывают новые возможности.

Однако, когда в психоанализе субъект исследует свой фантазм, это приводит к его постепенной разгрузке, и освобожденное либидо нужно инвестировать куда-то еще. Куда? В новый симптом, в т.ч. это может быть партнер-симптом, а таковым может стать и женщина (но может стать и бутылка, автомобиль, какие-то ритуалы/практики и т.п.). В других случаях правда это может быть и психосоматический феномен: уход в болезнь, появление новых форм удовольствия. Ж.-А. Миллер по этому поводу отмечал, что отношения мужчины и женщины – это отношения парлетра и партнера-симптома. Причем, последний является важной точкой продвижения в самом анализе (Миллер говорит о партнере-симптоме как о «кости лечения»).

Мужское наслаждение не нуждается в речи (оно довольно часто молчаливо), но появление Другого (как моего тела, как тела Другого пола, как доброго Другого или как Судьбы) – не ведет ли оно к тому, что мужчина начинает раскрывать посредством речи то, что прежде было недоступно? И не будет ли это переходом к женскому (нефаллическому) наслаждению? На мой взгляд теоретически здесь можно предложить два решения (вполне возможно, что на практике эти варианты смешиваются или даже сопутствуют друг другу).

С одной стороны, продолжающую мужскую сексуацию можно представить как путь от мужчины к субъекту. Таким образом, она либо останавливается в какой-то точке, не дойдя до финала, либо мужчина достигает психического состояния, в котором «мужское» не более чем слово, которое никак не выражает стоящее за ним сингулярное наслаждение (такое наслаждение довольно часто не-сексуально или скорее сопутствует сексу). В таком ракурсе женское (нефаллическое) наслаждение – это и есть наслаждение субъекта, его уникальная констелляция сембланта и Реального. Следовательно появление в качестве партнера доброго Другого (все еще полного А) оказывается одним из способов затормозить этот процесс, сохранить «мужественность» как одну из последних иллюзий.

В определенном смысле это правдоподобно, ведь бесконечные примеры в высокой и массовой культуре презентуют нам мужчину как определенного рода тормоза или зануду. В отличие от женщин и детей, мужчина всегда занимает проблематично-осторожную позицию в отношении наслаждения, с явным участием каких-то соображений и рефлексий. Александр Смулянский назвал это мужским отказом от наслаждения (и для себя, и для других), отказом, который делает мужчину в то же время привлекательным. Мне кажется это некоторым упрощением, я бы скорее назвал это выбором двойственности в отношении наслаждения. Двойственности, которая принимает три формы похожие на три гегелевских этапа становления свободы (стоицизм, скептицизм, несчастное сознание). Это позиции «наслаждение автономно», «наслаждение следует контролировать», «наслаждение и зависит, и не зависит от меня». Я думаю, в наше время господствует подлинная двойственность последнего типа. Именно поэтому некоторое торможение, выбор промежуточного варианта сексуальности не спасает от тревоги, но сохраняет мужскую идентификацию.

С другой стороны, можно предположить, что мужская сексуация не заканчивается нигде, и принятие себя как субъекта бессознательного (с ответственностью за свою жизнь) не отменяет большую часть ответов на вопрос о том, что значит быть мужчиной как сексуальным существом. В таком сценарии уход от изначально присущей мужской сексуации фетишизации открывает огромное пространство самых разных решений, которые нельзя оценить на глаз (дескать Ⱥ лучше, чем А, или наоборот). Эти решения определяются лишь своими эффектами – как частичными, так и удовлетворенностью своей жизнью в целом (в т.ч. и в форме некоторой сохраняющейся неудовлетворенности).

Пересекая фантазм и открывая/создавая связь сексуального наслаждения и речи, мужчина не теряет фаллическое наслаждение. Он скорее открывает и позволяет себе разные формы наслаждения, часть из которых культурно оценивается как более мужские, часть как откровенно женские, а часть и вовсе как непонятные (сингулярные) извращения. То есть это больше не одинокая «кочерыжка наслаждения», а кочан или даже букет. В конце концов сексуальность, по крайней мере невротика, и есть нечто странное, перверсивное. Наверное из позиции наслаждения, подчиненного означающим, это сложно принять, но благодаря личной психотерапии возможно. И в каком-то смысле эта идея пересекается с популярной бытовой мудростью, что зрелый взрослый мужчина – это только тот, кто настолько уверен в своей мужественности, что ему откровенно поебать что там решат на его счет окружающие (и главным образом о нем в постели).